Navigation – Sitemap

HauptseiteNuméros50/2-3Comptes rendusGhostly ParadoxesIlya VINITSKY

Comptes rendus

Ghostly ParadoxesIlya VINITSKY

, Toronto : University of Toronto Press, 2009, 252 p.
Мария Майофис

Volltext

Ilya VINITSKY, Ghostly Paradoxes, Modern Spiritualism and Russian Culture in the Age of Realism, Toronto : University of Toronto Press, 2009, 252 p.

1«Ghostly Paradoxes» — новая книга историка литературы и культуры Ильи Виницкого, профессора Университета Пенсильвании (Филадельфия). Это одна из самых оригинальных и новаторских книг по истории русской культуры xix века из числа появившихся в последние несколько лет.

  • 9 К. Гинзбург, Мифы — эмблемы — приметы: морфология и история, М. : Новое издательство, 2004, с. 13-1 (...)

2Исследовательская стратегия, примененная в этой книге, близка к той, что описал много лет назад в своем манифестарном предисловии Карло Гинзбург: «…Речь шла о том, чтобы ввести в сферу исторического познания не те феномены, которые кажутся вневременными, а те, которые кажутся несущественными <…> Но чтобы продемонстрировать значимость несущественных, на первый взгляд, явлений, необходимо было прибегнуть к новым исследовательским инструментам и к новым масштабам наблюдения, отличающимся от привычных»9. Илья Виницкий предлагает и обосновывает в своей книге именно такую смену масштабов и инструментария. «Несущественным» объектом, который позволил Виницкому заново рассмотреть историю русской культуры второй половины XIX века, стал спиритизм как разветвленный комплекс практик и артефактов: собственно вызывание духов и складывающиеся вокруг спиритических сеансов сообщества; тексты, которые, как считалось, были «продиктованы» духами в процессе спиритических сеансов; философские и естественнонаучные «обоснования» спиритизма; дискуссии в периодической печати по поводу спиритических сеансов, текстов и деятельности знаменитых медиумов.

3Книга разделена на две части. Первая посвящена спиритическому сеансу как культурной метафоре: в ней последовательно рассмотрены история совместного участия Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова и П.Д. Боборыкина в спиритическом сеансе, состоявшемся в феврале 1876 года, и отзывы писателей об этом опыте (гл. 1), историческая драматургия и собственно историография 1860-х годов как близкие (по методу обращения к прошлому) аналоги спиритического сеанса (гл. 2) и, наконец, практики записи и распространения текстов, якобы надиктованных известными русскими поэтами (Пушкиным, Лермонтовым, Барковым и проч.) (гл. 3).

4Вторая часть книги посвящена взаимоотношениям спиритизма и русской художественной литературы 1860-1880-х годов. Ее героями стали писатель и ученый-естествоиспытатель Николай Вагнер (гл. 4), Н.Е. Салтыков-Щедрин (гл. 5), Ф.М. Достоевский (гл. 6), Л.Н. Толстой (гл. 7) и Н.С. Лесков (гл. 8).

5Как справедливо пишет сам Виницкий, до начала 1990-х годов историки культуры и историки идей считали разного рода «бытовую демонологию» второй половины XIX и первой половины XX века совершенно не заслуживавшей внимания. Однако в последние двадцать лет положение изменилось: в книгах Жака Деррида «Spectres de Marx : l’État de la dette, le travail du deuil et la nouvelle Internationale» (1993), Тери Кэсл «The Female Thermometer: Eighteenth-Century Culture and the Invention of the Uncanny» (1995), Эвери Ф. Гордон «Ghostly Matters: Haunting and the Sociological Imagination» (1996), Стивена Гринблатта «Hamlet in Purgatory» (2001) и Элен Сорд «Ghostwriting Modernism» (2002) авторы, по словам Виницкого, так или иначе попытались «“разговорить” привидение, заставить его “рассказать” о тех религиозных, культурных, психологических, идеологических или эстетических конфликтах, которые оно “материализует”» (с. XIII).

6Книга Виницкого органично встраивается в контекст перечисленных выше работ — она впервые предлагает масштабную историко-культурную разработку «спиритической» темы на российском материале. Это тем более важно, что в последние годы правления Николая I спиритизм был, как показывает Виницкий, единственным иностранным духовным учением, получившим распространение в России, хотя бы и полулегальное (с. 5).

7Однако оригинальность книги обусловлена не только новизной материала. По сравнению со всеми перечисленными выше работами Виницкий принципиально широко конструирует свой исследовательский объект. В рамках одной книги обсуждается и отражение проблематики спиритизма в произведениях выдающихся русских писателей, и полуграфоманские стихи, написанные медиумами под воздействием «инспираций», якобы исходивших от духов умерших поэтов. Еще более важное — и, пожалуй, главное — достижение этой книги состоит в том, что спиритические феномены — сообщества, дискуссии, собственно спиритические сеансы — рассматриваются как необходимая составляющая 1850-1870-х годов, — эпохи, которую до сих пор принято описывать как предельно материалистическую и позитивистскую по своему общему интеллектуальному настроению.

  • 10 См., например: Л. Аннинский, Лесковское ожерелье, М. : Книга,1982 (2-е изд., 1986) ; А.С. Немзер, « (...)
  • 11 В. Руднев, Морфология реальности, М. : Гнозис, 1996.

8Вплоть до настоящего времени в истории литературы сохраняется представление о том, что романтизм, реализм и модернизм представляют собой последовательно сменявшие друг друга эстетические системы, взаимодействующие по принципу «тезис-антитезис-синтез», причем в этой эволюционной цепи каждая следующая стадия в существенных чертах отталкивается от предыдущей. Попытки пересмотреть эту схему были либо персоналистическими, либо эпатажно-скептицистскими. Персоналистические попытки сводились к эстетической канонизации авторов, критически «подрывавших» господствовавшие в «эпоху реализма» позитивистские настроения — в случае русской литературы речь идет об Аполлоне Григорьеве, Афанасии Фете, Алексее К. Толстом, Николае Лескове. В России этот путь избрали многие критики и историки литературы 1970-1990-х годов10. С эпатажно-скептицистских позиций эту схему попытался пересмотреть философ Вадим Руднев — он предложил считать «реализм» не слишком удачным названием для искусства позднего романтизма (по аналогии с тем, как вторая половина xix века в истории симфонической музыки считается периодом позднего романтизма)11.

9Виницкий равно далек от этих крайностей — «партизанской» и «опровергающей». Он показывает, что реализм именно в своих сущностных чертах, в устремлениях к репрезентации «потусторонней», фикциональной реальности как реальности этого мира был явлением того же порядка, что и спиритизм. Таким образом, реализм и спиритизм в равной степени наследовали романтизму, и реализм — в гораздо большей степени, чем казалось ранее.

10Но у этого процесса была и другая сторона: спиритизм, как показывает Виницкий, в значительной степени ориентировался на нормы и концепции позитивной науки. В основе спиритизма лежало желание разрешить наиболее захватывающие исторические и метафизические загадки с помощью процедур экспериментального естествознания. Это обусловило драматизм положения спиритов, особенно остро проявившийся в российской ситуации периода Великих Реформ: их критиковали и сторонники «нормального» естествознания (они трактовали спиритический опыт как коллективную галлюцинацию), и сторонники официальной церкви (они считали спиритизм следствием маловерия).

  • 12 Я сознательно оставляю в стороне другие сюжеты этих книг, связанные с творчеством В.Л. Пушкина, вли (...)

11Новая книга отчасти продолжает прежние работы Виницкого — «Нечто о привидениях» (1998) и «Утехи меланхолии» (1997), в которых шла речь о «низшей демонологии» и персонификациях психических сил в творчестве В.А. Жуковского и Н.В. Гоголя12. Однако эти книги были менее радикальными по своим выводам, чем «Ghostly Paradoxes». В самом деле, интерес писателей-романтиков к описанию нематериальных, потусторонних сущностей логично следовал из общих черт романтической эстетической программы во всех ее многочисленных вариантах: обращения к фольклору и Средневековью, полемики с рационализмом Просвещения, внимания ко всему таинственному и непостижимому. Новая книга Виницкого показывает, что реалисты испытывали не меньшую, хотя и иную по своему выражению, «завороженность потусторонним», чем романтики.

  • 13 И. Виницкий, Нечто о привидениях: Истории о русской литературной мифологии xix века, М. : Московски (...)

12История интереса «реалистов» к потустороннему и является одним из главных сюжетов книги. Представление о духовных силах в 1850-е годы по сравнению с 1830-ми становится более демократическим и более «экспериментальным». Созерцание духов в культуре романтизма — удел избранных, наделенных особыми способностями натур. «В 1830-1840-е годы тема привидений ассоциировалось с популярнейшей темой ясновидения, то есть способности некоторых людей… проникать в состоянии сомнамбулического транса в прошлое или в будущее, читать мысли на расстоянии, видеть духов и беседовать с ними»13. В 1850-1860-е годы общение с потусторонним миром оказывается прежде всего результатом применения «научно» обоснованных методов. Спиритический сеанс Виницкий описывает как «миракль», по своим философским предпосылкам и социальным характеристикам находящийся посередине между научными и религиозными практиками. Актеры в нем — «и медиумы, и зрители, а действие происходит на границе физического и духовного мира» (с. 62).

13Спиритизм и реализм, таким образом, оказываются равноправными выражениями социально-психологических изменений, происходивших в России 1850-1870-х годов. Виницкий, однако, не пишет о том, как в целом можно было бы охарактеризовать эти изменения и были ли у них и другие столь же масштабные культурные репрезентации.

  • 14 См.: R. Barthes, « L’effet de réel », Communications, n° 11, 1968 ; И. Берлин, « Ёж и лиса » (пер. (...)

14Спиритизм в книге «Ghostly Paradoxes» — не только исследовательский объект, но и методологическая «линза», сквозь которую Виницкий рассматривает противоречия в произведениях писателей-реалистов. О том, что метод «реализма» основан на неявном противоречии, проницательные исследователи писали и раньше14, но с помощью оптики, использованной Виницким, анализ этих противоречий оказывается особенно эффективным. Отношение к спиритизму предстает в книге как — пользуясь психологическим термином — проективный тест, позволяющий судить о глубинных — впрочем, далеко не всегда бессознательных — основах поэтики наиболее значительных русских писателей второй половины XIX века. Так, например, Виницкий обнаруживает, что ключевое для эстетических теорий Л. Толстого 1880-1890-х годов понятие «заражение» появляется под влиянием дискуссий о психической инфекции и массовом гипнозе.

15Два типа инструментария, использованные Виницким в его новой книге: историко-понятийный — применительно к творчеству классиков русской литературы второй половины XIX века, и литературно-социологический — применительно к массовой продукции той же эпохи, — приводят автора к очень смелым и в то же время убедительным выводам. Однако параллельное и даже почти синхронное использование этих инструментов заставляет задуматься о границах применимости по крайней мере второго, социологического подхода.

16Невозможно установить, насколько текстуальные практики (такие, как «автоматическое письмо» медиумов) и особенно произведения «высокой» литературы, в которых описываются спиритические сеансы или изображаются поклонники спиритизма, позволяют судить о переживаниях «рядовых» участников спиритического движения. Однако реконструкция этих переживаний необходима для более полного понимания той новой картины историко-культурного процесса, которую формирует Виницкий. Судя по его книге, средний уровень литературного мастерства, литературных способностей и особенно психологической рефлексии «обычных», не связанных с литературой последователей спиритизма был весьма низким, и вместо вербализации собственного мироотношения в процессе «автоматического письма» они в лучшем случае могли старательно воспроизводить культурные штампы. Попытка проникнуть в мир «рядовых» спиритов наталкивается на такие же трудности, с которыми встречаются исследователи европейского Средневековья и других культур, основанных на использовании клише, смысловые оттенки которых были доступны только самим участникам событий. Вопрос о соотношении текстуальных практик и эмоциональной и ментальной картины мира русских спиритов XIX века, конечно, выходит за рамки поставленной автором задачи и требует изучения множества дополнительных (прежде всего архивных) источников — это уже тема для следующей книги.

  • 15 Описание этих феноменов см. во второй и третьей частях книги: Михаил Ямпольский, Возвращение Левиаф (...)

17Новая работа Виницкого позволяет поставить еще один вопрос общего характера: является ли внеконфессиональный интерес к потусторонним силам простым следствием очень сильного — гораздо более значительного, чем казалось ранее — влияния романтизма на реализм и последующие эстетические системы или это один из постоянно действующих внутренних механизмов европейской культуры эпохи модерности, когда началось формирование своего рода «теневых» феноменов рациональности, характерной для эпохи Просвещения?15 Насколько можно судить, и Виницкий, и авторы других, написанных в последние два десятилетия работ, посвященных теме «привидений» скорее склоняются ко второму ответу.

18В заключение следует отметить, что новая книга Виницкого, написанная по-английски, отличается той изящностью стиля и оригинальностью композиции стилем, что и его русские работы, и демонстрирует большое мастерство в четком и убедительном анализе столь трудно уловимого опыта, как общение с загробными духами.

Seitenanfang

Anmerkungen

9 К. Гинзбург, Мифы — эмблемы — приметы: морфология и история, М. : Новое издательство, 2004, с. 13-14 (пер. с ит. С.Л. Козлова, C. Ginzburg, Miti, emblemi, spie: morfologia e storia, Torino : Einaudi, 1986).

10 См., например: Л. Аннинский, Лесковское ожерелье, М. : Книга,1982 (2-е изд., 1986) ; А.С. Немзер, « Алексей Константинович Толстой », Памятные даты, М. : Время, 2002, и другие работы.

11 В. Руднев, Морфология реальности, М. : Гнозис, 1996.

12 Я сознательно оставляю в стороне другие сюжеты этих книг, связанные с творчеством В.Л. Пушкина, влиянием И.Г. Юнга-Штиллинга на русскую литературу и др.

13 И. Виницкий, Нечто о привидениях: Истории о русской литературной мифологии xix века, М. : Московский культурологический лицей, 1998, с. 69.

14 См.: R. Barthes, « L’effet de réel », Communications, n° 11, 1968 ; И. Берлин, « Ёж и лиса » (пер. с англ. В. Михайлина), История свободы: Россия, М. : Новое литературное обозрение, 2001, и др.

15 Описание этих феноменов см. во второй и третьей частях книги: Михаил Ямпольский, Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти и конец Старого режима, М. : Новое литературное обозрение, 2004.

Seitenanfang

Zitierempfehlung

Online-Version

Мария Майофис, „Ghostly ParadoxesIlya VINITSKY“Cahiers du monde russe [Online], 50/2-3 | 2009, Online erschienen am: 14 Januar 2013, abgerufen am 29 März 2024. URL: http://journals.openedition.org/monderusse/9754; DOI: https://doi.org/10.4000/monderusse.9754

Seitenanfang

Urheberrechte

Der Text und alle anderen Elemente (Abbildungen, importierte Anhänge) sind „Alle Rechte vorbehalten“, sofern nicht anders angegeben.

Seitenanfang
Search OpenEdition Search

You will be redirected to OpenEdition Search