A.T. Bikbov, Grammatika porjadka, Istoričeskaja sociologija ponjatij, kotorye menjajut našu real´nost´, [La grammaire de l’ordre : sociologie historique des concepts qui changent notre réalité]
A.T. BIKBOV, Grammatika porjadka, Istoričeskaja sociologija ponjatij, kotorye menjajut našu real´nost´, [La grammaire de l’ordre : sociologie historique des concepts qui changent notre réalité], Moscou : Izd. dom vysšej Školy ekonomiki, 2014, 432 p.
Full text
- 1 Примеры разных подходов к разрешению этих вопросов см. в кн.: О. Хархордин, Основные понятия россий (...)
1Процессы слома и трансформации прежних понятийных систем, идеологических конструкций, риторических схем и структур политического дискурса, происходившие в постсоветский период, стимулировали с середины 2000‑х гг. обращение ученых‑гуманитариев (историков, философов, филологов, социологов), занимающихся восточной Европой и Россией, к проблематике «истории понятий» и к применению на русско‑советском материале соответствующих методологических разработок в западной гуманитарной науке (прежде всего немецкой Begriffsgeschichte Р. Козеллека и британской intellectual history К. Скиннера). При этом, наряду с анализом исторических трансформаций ключевых понятий общественно‑политического языка в фокус внимания ученых попали и процессы семантического трансфера западных понятий в российский культурный контекст. А это требовало уже не просто заимствования готовых методик анализа, но и разработки собственных подходов, рассматривающих не только диахронные изменения понятий, но и их межкультурные трансформации в сравнительной перспективе. Учет этой перспективы трансфера заново ставил на повестку дня вопрос о соотношении слов и понятий, сформированных путем перевода на русский язык, а также вопрос о том, какие понятия в данном культурном контексте следует относить к ключевым.1
2В поле этих исследований книга А. Бикбова является заметным событием, поскольку предлагает ряд существенно новых методологических приемов в анализе истории понятий. Специфику подхода автора, названного им «исторической социологией понятий», можно точнее всего определить путем сравнения с подходами Козеллека и Скиннера. В отличие от Козеллека, рассматривающего семантические трансформации понятий как «индикаторы» и «факторы» изменений социального опыта на протяжении всей европейской истории, Бикбов сосредоточивается на периодах «средней протяженности», охватывающих российскую и советскую историю с конца 19 в. до современности. Выбор более крупной оптики позволяет автору рассмотреть в деталях, каким образом понятия становятся «фактором» социальных изменений. При этом он устанавливает, что ключевую роль в структурировании социальной действительности выполняют не общие понятия философского словаря («демократия», «личность», «классы» и т.д.), а так называемые «понятия‑посредники» («суверенная демократия», «гармонически развитая личность», «трудящиеся классы»), в разных контекстах каждый раз по‑новому операционализирующие семантику универсалий (С. 43), так что последние предстают не более чем абстракцией от социальных контекстов, производимой задним числом историком понятий на протяженности longue durée.
3Такая радикальная контекстуализация, казалось бы, сближает подход Бикбова с методикой К. Скиннера, замыкающей понятие на индивидуальный контекст его употребления автором. Но в противоположность Скиннеру, Бикбов направляет свой анализ не на реконструкцию авторских интенций и их воплощение в высказывании, а на рассмотрение понятий как элементов анонимных практик, в рамках которых они предстают то инструментами административного картографирования социальной действительности, то средствами борьбы социальных групп, то способами дискурсивного самоутверждения академических элит. В фокусе анализа оказывается, тем самым, не понятие в его отношении к обозначаемому им предмету, а понятие как действие, вовлеченное в систему социальных практик, и само являющееся социальной практикой (производства понятий), вступающей во взаимодействие с другими. Используя формулу критики Фуко в адрес традиционной истории идей, можно сказать, что понятия для Бикбова – не «документ», отражающий структуру некоей внедискурсивной реальности, а «монумент», т.е. дискурсивный фактор, учреждающий порядок социальной реальности.
4Соответственно этому подходу автор формирует и корпус источников, включающий в себя не столько индивидуальные философские или научные концепции, сколько официальные партийно‑государственные тексты и обращения, материалы экспертных комиссий, «серую» литературу, т.е. экспертные тексты, предназначенные для внутриведомственного пользования, а также категории библиотечных классификаторов, статистические данные об употреблении понятий в названиях статей, диссертаций и монографий, иначе говоря, огромный массив «анонимного» дискурса, в котором употребление тех или иных понятий является значимым в качестве социального факта, а не в качестве выражения интенции автора.
5В книге представлены исследования четырех таких понятий, являющихся системообразующими для советского и постсоветского дискурса – «средний класс», «социалистический гуманизм», «гармонически развитая личность» и «научно‑технический прогресс». Каждое из них по‑разному проектирует социальную реальность, но все они обнаруживают сходную структуру взаимодействия административных и академических практик, организующих дискурсивное пространство советского (и постсоветского) общества. Именно в результате такого взаимодействия формируется вектор смыслового различия, позволяющий говорить о том, что данное понятие приобретает в данном культурном и социальном контексте статус «ключевого».
6Наиболее отчетливо это взаимодействие показано в главе о понятии «научно‑технический прогресс» (С. 263–299), которое представлено не только как маркер растущей сциентизации управления плановой экономикой и перехода от сугубо технического понимания прогресса в контексте сталинской модернизации к признанию науки как главного фактора прогресса. Это понятие становится в послевоенное время также и определяющим фактором в борьбе советских академических элит (прежде всего, Академии наук) за участие в государственном управлении и за влияние на общественную жизнь. Результатом этой борьбы в позднесоветский период становится превращение понятия «научно‑технический прогресс» (НТП) в политическую категорию, организующую заново не только идеологическую систему координат (тезис о превращении науки в «производительную силу»), но и административную таксономию управления экономикой (превращение НТП в категорию государственного планирования).
7Аналогичные семантические сдвиги констатирует Бикбов и в понятии «личность», приобретающем в послесталинский период характер «ключевого». Этот сдвиг обнаруживается, прежде всего, в переносе акцента в рамках нормативной идеологической связки советского режима «коллектив–личность» на второй член оппозиции. Риторика «народных масс», «трудящихся масс» в официальном дискурсе постепенно уступает место идеалу «гармонично развитой личности» как точке приложения усилий советской социальной инженерии. «Воспитание», «формирование», «развитие» и т.п. «гармонично развитой личности» выдвигается в ранг приоритетных целей политики партии. Параллельно с этими изменениями в официальном дискурсе происходит перенастраивание основных категорий управления и планирования – от управления массами и классами к управлению «малыми группами», семьей, отдельным индивидом. В административно операционализируемую семантику «личности» включаются такие категории как «потребности», «интересы» личности, вопросы «потребления» и «досуга», начинающие определять параметры планирования.
8Этот процесс Бикбов описывает как «обуржуазивание» советской личности, имея в виду, что советский режим, вовлеченный в конкуренцию двух систем – социализма и капитализма – фактически переопределяет социалистический идеал, формируя «персональность, наделенную буржуазными чертами» (С. 210). Данная характеристика представляется недостаточно идеологически нейтральной, потому что переносит на уровень языка описания семантические аспекты понятия «буржуазности», характерные разве что для маоистской критики 1960‑х гг. в адрес Советского Союза за чрезмерное внимание к «потреблению» и «частным интересам» индивидов. Семантика послесталинского понятия «личность» не имела, разумеется, ничего общего с базовыми характеристиками «буржуазного» общества, такими как признание принципа частной собственности или гарантий политических и гражданских прав. Горизонт советского понятия «личность» не распространялся далее признания «права на труд», «права на отдых», «культурный досуг» и т.п., совершенно игнорируя весь комплекс основных политических прав личности. Поэтому понятие «буржуазности» следует считать в данном случае метафорой поворота режима «к быту», а не социологической характеристикой допущения каких‑то элементов буржуазного общества.
9Однако даже и такое редуцированное понятие «гармонически развитой личности» оказывается в начале 1960‑х гг. мощным стимулом трансформаций почти всего поля гуманитарного знания, поскольку и обновление административных практик, открывающих «личность» как новую таксономическую единицу управления, входит в резонанс с интеллектуальной активностью новых академических групп, использующих это понятие как форму противостояния прежней догматике сталинского марксизма. Появление новых направлений в психологии (напр., «психология личности» в школе А.Н. Леонтьева), педагогике и социологии, да и в самой философии, для которых «личность» становится базовым понятием, вводит в поле научного исследования целый пласт понятий и проблем, заимствуемых в западной гуманитарной науке, одновременно маркируя его как конформный господствующему идеологическому дискурсу. Эти процессы расширяют рамки идеологической нормы, делая отношения между идеологическим императивом и научным высказыванием более подвижными и менее определенными.
10Общая картина, складывающаяся в результате анализа ключевых советских понятий, подводит Бикбова к выводу, что «советский режим не являлся монолитной структурой, но совокупностью альтернативных и конкурирующих проектов, связанных в воображаемое единство прежде всего самой официальной мифологией 1970‑х о непрерывном развитии и полной преемственности в отношении исходной модели» (С. 237). Этот вывод, полемизирующий с прежними теориями тоталитаризма и развивающий ряд тезисов историков‑ревизионистов, ставит заново вопрос о критической составляющей исследования, занимающегося советской системой. Как возможно критическое высказывание о системе, не занимающее заранее внешнюю по отношению к ней позицию, а осуществляемое как бы изнутри ее институциональной и дискурсивной логики?
11Бикбов дает ответ на этот вопрос во второй части книги, которая посвящена уже не столько истории понятий и их социальных функций, сколько анализу академических практик, эти понятия производящих. На примере становления советской социологии как научной дисциплины, ее отношений с властью, официальной идеологией и мировым научным сообществом, автор показывает, каким образом сращение партийно‑административной и научной логик приводит к формированию дискурсивных правил и стандартов дисциплины, блокирующих на уровне научного исследования возможность критического высказывания об обществе, являющегося предметом данной науки. Распад этого административно‑научного симбиоза в постсоветский период, дерегуляция системы отношения науки с государством и освобождение науки от партийного контроля имеют своим следствием, однако, не повышение ценности автономного научного исследования, а наоборот, его девальвацию и наводнение поля гуманитарных дисциплин псевдонаучными дискурсами националистического и шовинистического характера, имеющими спрос на публичном рынке идей («Вместо послесловия: Итоги академической дерегуляции»). В этом анализе состояния гуманитарно‑научных дискурсов, завершающем книгу, «историческая социология понятий» переходит в критический диагноз современности и ее образов будущего, определяющих интеллектуальный горизонт не только научного, но и публичного дискурса в сегодняшней России. Такое сочетание критической рефлексии настоящего с исторической реконструкцией социальной функции понятий составляет несомненное достоинство книги А. Бикбова.
Notes
1 Примеры разных подходов к разрешению этих вопросов см. в кн.: О. Хархордин, Основные понятия российской политики, М., 2011; Эволюция понятий в свете истории русской культуры / под ред. В.М. Живова, Ю.В. Кагарлицкого. М., 2012; Персональность: Язык философии в русско‑немецком диалоге / под ред. Н.С. Плотникова, А. Хаардта, М., 2007; Понятия о России: К исторической семантике имперского периода / под ред. А. Миллера, Д. Сдвижкова, И. Ширле. В 2‑х тт. М., 2012.
Top of pageReferences
Bibliographical reference
Nikolaj Plotnikov, “A.T. Bikbov, Grammatika porjadka, Istoričeskaja sociologija ponjatij, kotorye menjajut našu real´nost´, [La grammaire de l’ordre : sociologie historique des concepts qui changent notre réalité]”, Cahiers du monde russe, 56/4 | 2015, 912-916.
Electronic reference
Nikolaj Plotnikov, “A.T. Bikbov, Grammatika porjadka, Istoričeskaja sociologija ponjatij, kotorye menjajut našu real´nost´, [La grammaire de l’ordre : sociologie historique des concepts qui changent notre réalité]”, Cahiers du monde russe [Online], 56/4 | 2015, Online since 01 October 2015, connection on 17 April 2024. URL: http://journals.openedition.org/monderusse/8299; DOI: https://doi.org/10.4000/monderusse.8299
Top of pageCopyright
The text and other elements (illustrations, imported files) are “All rights reserved”, unless otherwise stated.
Top of page